Письмо пожарному
Ты — пожарный шлем, неподвижно сидящий на голове своего хозяина. Он бросается в огонь, заходит в двери пылающего здания и только Бог знает, суждено ли ему вновь выйти от туда на белые свет. А как же шлем? Да, он сбережет носителя от удушья угарным газом, падающих балок и беспощадного пламени. Но что делать если и шлем тут бессилен? Неужели ему придется беспомощно сидеть и смотреть, как погибает в оненных тисках его хозяин?
В помещении головной убор снимают, стягивают или стаскивают — в зависимости от расположения духа, темперамента носителя и нескольких внешних факторов. Но никак не здесь. Меня сорвали, сбросили, как тяжелую ношу, но я не потерпел афронт и не сетовал на небрежное отношение, ведь это обычное дело, через которое я прохожу по десять раз в день, а то и больше. Ох, как бока то прихватило! Сегодняшние операции не прошли даром. Я весь чумазый, черный, будто вываленный в саже, а эта несмываемая копоть сидит на мне пыльными подпалинами. Но нам — пожарным шлемам не привыкать к нашей доблестной, но окутанной горечью непроглядного дыма и кровожадных пожарищ судьбе. Я остаюсь в предвкушении отдыха после очередных истязаний, но мой носитель лишь на миг кладет меня на металлический, прохладный стол и вновь берет дрожащими от боли руками. Губа у него треснула, а веко расплылось под фиолетовым синяком, на лбу расположилось пару волдырей, из редких порослей жидких волос выступила засохшая капля крови. Всего несколько выездов навстречу свирепеющей стихии, и кожа его уже блестит дряблостью и сухостью, а в глазах горит вечный пожар и поднимающийся от него клуб дыма, окутывающий ресницы и веко, идет все выше. Он нахлобучивает меня на голову, мимо него проносятся два других спасателя, он припускает к машине, водитель что-то выкрикивает и параллельно включает сирену. Я на мгновение оторопел — обычно он не пускает в ход мигалку раньше выезда, но раз так надо…
По стенам заелозили багровые блики и помещение наполнилось истошным, навязчивым воем сирены. Послышался громкий топот тяжелых кожаных подошв, перезвон глянцевых карабинов, шуршание грузной одежды, и лишь я сохранял скромное молчание, плотно сидя на голове хозяина. Весь этот гвалт продолжался недолго, около 45 секунд, затем до меня донесся глухой стук металлического дна машины и удар захлопнувшейся двери, и наконец все звуки этой эпопеи прекратили свое существование — мы оказались в герметичном автомобиле.
Движемся по шоссе. На детской площадке беззаботно резвятся дети, а их матери настороженно причитают между собой. Но вот, они услышали вой сирены и обратили свой любопытный, пытливый взгляд на огромный красный «Камаз» и разинув рты, в экстазе невольно плетутся по песочнице, стараясь не потерять за деревьями и фонарными столбами неожиданное зрелище. А мамы беспокойно поглядывают на зачарованных детей, боясь, что те споткнутся и расшибут себе носы. Тогда они станут красными, как пожарная машина или… или тот же я. Приближаемся к оживленной части города, как эритроциты, проникнувшие в аорту и ожидаем первых неудач. Впереди пешеходный переход, выполняющий роль самого бурного и сутолочного места в населенном пункте — неудержимый поток суетливой жизни проходит проезжую часть, сзади не спеша шествуют несколько непримиримых адептов вечно зеленного светофора, хотя уже давно светит его нижний глаз. Наш водитель крепко хватает теплый от непрерывных сжатий руль и резко заворачивает на соседнюю полосу. Мы объезжаем настырных наглецов и устремляемся вперед по-гладкому шоссе. Меня настигает нестерпимая боль. Мой носитель прислоняется головой к жестким перилам.
Наш водитель изолирован от нас стеклянной дверью. Лишь иногда его голова мелькает из-за невзрачной притолоки под действием немощёных, ухабистых дорог, на которые нам довелось заехать. Машину трясет, а рев мотора и непрерывный гул раздражает ушные перепонки. Каждые пять секунд я бьюсь боком об этот злосчастный железный прут и несмолкаемый стук, аккомпанирует вою металлической структуры. Наконец, мой хозяин положил конец этим страданиям и поднялся. Меня тут же окутывает упоение невиданной силы и вокруг уже не надоедливый антураж, а ласковые, обширные леса и автомобильный скрежет сменяется щебетанием птиц. Он вновь присаживается на мягкое, изразцовое сидение, поправляя меня двумя руками, как пилотку. Мне стало нестерпимо щекотно, и я уже готов был прыснуть со смеху, но пожарник, будто загодя знал, прервал всеобщее молчание:
— В том же месте?
— В том же, том же — откликнулись на его вопрос.
— Но это же немыслимо, регулярные пожары! Давно бы уже подстроили его под другое здание, цивильное и культурное — с негодованием проговорил он.
— Напрасно, ты что ли служишь? Это ведь ночной клуб — место не слишком манерное, вернее даже непристойное, угловое. Там царит произвол и праздность, а дай человеку волю…, да ты и сам видишь.
Я бессознательно повернулся к ближайшему окну. Вдали вздымались к небу прозрачные отрывки дыма, как куски порванного шелка. Нам суждено вновь столкнутся с бушующей стихией, бороться с ней в безысходной коллизии. Я чувствую, пару кварталов, несколько промчавшихся домов, десяток иронических физиономий и озадаченных лиц, один поворот, единственный переулок, последний закуток и нам вновь откроется привычная картина, жгущая глаза, омрачающее лицо и покрывающая плотной коркой сердце. Мы неуклонно двигаемся по заданному маршруту, и душа содрогается в мучительных порывах при каждом повороте, терзаемая предопределенной судьбой и неумолимым обетом. И ты бы уже все отдал, лишь бы не прозвучал визгливый лязг тормозов.
Холодный пот стекает по моим внутренним стенкам, я уткнулся в неровную дверь и ожидаю роковой остановки. Но вот водитель колотит по педали тормоза, машина подается вперед, словно конь встает на дыбы, и мертво встает на месте. Механические двери расходятся перед нами, в глаза бьет невинный, дневной свет. Мы совершаем несколько коротких шагов вокруг машины и всем телом ощущаем, как сильно и беспощадно пышет громадное кострище.
Капище. Безумное воздаяние Дионису. Плотная дымовая завеса снижает видимость до минимума, мы придерживаемся стенки, а я обтираюсь об когда-то еще выбеленную стену. Теперь с нее сыпется зола и слой копоти. Возле нас свирепствует инфернальный огонь, прикасающийся к нам длинными, коварными языками. По моему левому боку потекла струйка плавленого пластика, сбоку рухнула оголенная, истерзанная балка. Я давно уже забыл про безмятежный костры, мирно потрескивающие у ног. Уши закладывал свист неугасаемого пламени, на наших глазах трещали своды под угнетением кровожадного костра, а впереди нас грохнул выстрел наколенного кабеля. Мы прошли порядочное расстояние, как неподалеку послышался плач и истошные крики. Вдруг в том же месте послышался глухой стук падения и треск дерева. Душераздирающий крик сменился стоном, но рыдания мгновенно прервались. На затылке взяла начало второй поток едкого вещества. Я начал слышать учащенное дыхание четырех спасателей, а точнее хриплые вдохи, доносящиеся из противогазов. Сзади от нас разнесся гром от взрыва. Наверняка это баллон с пропаном. Теперь слышны выдохи только троих, но пламя верно пожирало останки чего-то до пожара цельного и востребованного. Вскоре мы нащупываем угол и различаем лежащее тело в ничтожном участке сравнительно уцелевшего пола. Мой носитель тут же хватает ее и устремляется к выходу. Она невероятно горячая и испещренная ожогами и зарубками. Волос и одежды практически не осталось — на голове обвисли опаленные, редкие пучки, а тело небрежно прикрыто смуглыми, тлеющими лохмотьями. Лихорадочно заглатывая воздух, дышит она через раз, будто одно легкое работает за двоих. Я регулярно качаю головой, чтобы раскаленные капли пластика, не падали на нее. И вот после продолжительной заминки она должна вдохнуть, но воздух будто превратился в плотный комок и застрял в горле. Я начинаю беспокоиться и забываю про все переживания и предрассудки и несколько капель попадают на ее бездыханное тело, а я ожидаю что вот-вот она сделает глоток этого непримиримо горячего воздуха… Внезапно я ощущаю чуждую мне в такие моменты свободу внутри. Мы останавливаемся, и я замечаю, что хозяин снимает меня. Снимает меня, шлем, в этом адском пекле! Его лицо мгновенно покрывается кровавыми бороздками, а мои глаза облегает мутная пленка. Я совершенно теряю зрение и лишь ощущаю жар, который сжигает волосы хозяина и раскаляет мой каркас. Через поразительно скорое время я вновь обретаю способность созерцания, а тем более осязания. Я сидел на чужой, непривычно маленькой с взлизами голове, а нас с моим новым носителем несли другие руки. Это не попадало в поле моего зрения, но отличить прикосновение пальцев, хватку я могу и вслепую.
Я бы сейчас горы свернул, чтобы посмотреть назад и увидеть, где мой хозяин или удостоверится, что нас держат его ладони, просто перчатки немного износились. Но у меня нет шеи, а тем более рук, чтобы я потащил его за собой.
+30