Сказал «А», говори и «БГ»
Рок-тотем с девизом в имени «Борись! Греби щенков!» отплясывал 26 июня в Нижнем Новгороде трехчасовой концерт.
Концерт «Аквариума» – это какой-то праздник, будто Новый год, только двадцать шестого июня. И если день назад хотелось доспать до двенадцати, то сегодня в восемь в ноги ввернули пружины и заснуть нельзя. А до концерта еще много времени, ходи и думай, чем себя занять. Почитаешь, помоешь посуду, сходишь на улицу, надышавшись в подъезде запахом поджарки к борщу, побездельничаешь, а мимо этого идет неприрученное ожидание концерта. И как в любой праздник, часы отстают, и вот остался час до выезда из дома, а ты уже одет, и хоть сейчас выбегай. Автобус, который нужен, подъезжает, конечно, самым первым, потому что едешь ты заранее на час-полтора, дома всё сделано, и дом теперь в скуке.
Едешь и думаешь, что «один я такой дурак, приеду заранее, и что там делать, ну», а подъезжаешь – там очередь лестницей вверх от дороги. Все шепчутся и мнут в складках рук уже посыревшие билеты. И приходится встать в самый конец очереди, потому что в середину вонзаться как-то некультурно. Пускать будут еще не скоро, все вокруг разговаривают, от этого сыпется по толпе шуршание, а все говорят примерно об одном и в унисон, поэтому слова превращаются в сумбур: «Греби щенков, греби щенков».
Какие-то женщины пост-бальзаковского возраста и аристократичной выкладки стесняются, что пришли на клубный концерт в Milo Concert Hall, чтобы впервые увидеть группу «Аквариум» и помнят, как вчера, какой Гребенщиков был тогда, когда мы еще не знали его.
Тонехонький, ветхий, гнутый прутом, вытянутый кромками глаз под ресницами, а вместо радужки — какие-то баранки наста, вшитые снежными нитками, чтобы очаровывать вибрирующим трепетом под языком девушек в шалях крыльями, стоящих в первых рядах. И по плечам болтался хвост в медные монеты, крутился змеей на костях и на поясе в узел скручены какие-то тряпки мишурой. И он может завернуться колбочками гирлянды вокруг вогнутой кривым зеркалом груди, может просто стоять на сцене, притоптывая с ног, может ухать совой, а его будут любить. Очень хорошо верится, что можно такого Гребенщикова где-нибудь встретить просто так, увидеть, как идет по улице, а на нем такая одежда, вроде вытертой куртки, которая на нем смотрится лучше всякой другой, парусные штаны, в которых он красиво нелеп, и всё это увидел однажды – и хватит с тебя, а еще можно задать вопрос, неважный и с очевидным ответом, а он вырежет такой ответ, что и ответа тем нет совсем.
— Который час?
— Время собирать мой черный чемодан — теперь меня не остановить.
А за спиной у Гребенщикова сидит Сарасвати, рядом люди, их сворачивает намертво пополам от мантр, песен, от хлопков, а всё это время кажется, что Сарасвати за мной следит. Водит глазами и в концертном полумраке теряет и отыскивает снова, как мяч-попрыгун, молча, одной серьгой во лбу, корит туманом над Янцзы, злым роком, песнями нелюбимых, Дубовским, десятью стрелами. В голову приходят совсем странные мысли, пока люди по бокам чуть врезаются, снимают, как БГ танцует, как дырявит пальцами искусственный дым, как рокочет серебром браслетов.
«Он же стольких видел, ему попадались в переборе и Кухерин, и Цой, и Майк, и столько тех, кого сейчас не увидишь, даже если стараться, получается, косвенно и я их видела. Как хорошо получается».
А дедушка, дедушка делает рок-н-ролл, у него там целый оркестр, он может сидеть в алом цвете негативном на цвету, а вокруг будут водить красивый хоровод, приплетут скрипку и саксофон, барабаны, бубны, гитары, балалайку, Вишну и Кришну, а БГ уйдет в калиновую древнерусскую тоску. Вообще, кажется, что даже когда был простой выпуклый черный цвет, а воздух уже тогда был такой, как сейчас, вместе с этим был БГ и что-то там сочинял, подрагивая.
00