#ЮнЛичность Андрей Шишков — о взрослении, значении творчества и силе музыки

Андрей Шишков или Sold. стал новым гостем проекта #ЮнЛичность. Он честно рассказал о своем творчестве, жизни начинающего артиста и поделился историей создания первого сольного альбома, который вышел не так давно.

 

 

 

«Сумрака покровом крою голову,

Стол сырой делим поровну, холодно,

Хол из окон впустит кнут,

Картечью прут осколки мух,

Я верю в дух, что меня держит тут,

Вращая всех воспоминаний круг.

Всю жизнь — не время,

Виснет бремя комом в горле.

То ли надо так, 

А может роли розданы давно,

И боле нет и смысла боли,

Один воин в поле гонит тонны тощих мечт,

Где каждая сбежит, как белый кролик»

 

 

 

 

 

Мне нравилось подбирать песни

 

 

 

Меня зовут Андрей Андреевич Шишков, мне семнадцать лет, я родом из Москвы. Музыкой я занимаюсь примерно лет с десяти, как и актерским мастерством.

 

 

 

В детстве очень нравилось подбирать разные песенки, то есть я подходил к инструменту и пытался подобрать различные музыкальные произведения. Когда что-нибудь получалось, я звал маму и говорил: «Мам, послушай, мне кажется, у меня что-то получилось». Мама не понимала, что происходит, но через годик решила отдать меня в музыкальную школу, и так получилось, что отдала в музыкально-театральное отделение.

 

 

 

 

 

 

В двенадцать лет я написал свой первый альбом

 

 

 

Мама привела меня в Детский Эстрадный Музыкальный Театр «Мюзикл», где я сыграл в своем первом спектакле. Я в нем пел, мне говорили, что у меня очень хороший голос, но мне было до боли мерзко его слышать, реально воротило. Я не подавал виду, что мне не нравилось, все свои надежды я возлагал на педагогов, которые говорили мне, что стану Стасом Пьехой. Спустя два года мама отвела меня в Музыкальный Театр Юного Актера, который находится на Тверской. Там я проработал где-то год под руководством Александра Фёдорова. С главными ролями мне там не везло, все это время параллельно я всё ещё пытался что-то писать.

 

 

Есть такая программа, в которой музыканты пишут свои работы, она называется секвенсор. Моя мама тщательно и тщетно, к сожалению, пыталась освоить самый сложный секвенсор, — Cubase. Она занималась этим, пока была на работе, и естественно, что она ничего не успевала. А я дома сидел и подумал: «Почему бы и нет?». Сначала получалась какая-то чертовщина, потом получше, потом еще получше. В итоге я начал за ним сидеть очень долго и в двенадцать лет написал свой первый электронный альбом — сольный, простой, сырой. Хотя были в нём какие-то фишки. Я даже сейчас иногда так натыкаюсь и думаю: «Ну, неплохо, неплохо, но вот всё равно ни о чем».

 

 

 

 

Я стекал по сцене от кайфа и ненавидел свой голос

 

 

 

Проходит год, и я прихожу на кастинг в театр на Серпуховке. Там я уже пробыл три года и сыграл в трех спектаклях.

 

 

 

Чувство, когда ты выходишь в зал-тысячник не как актер массовки, невероятно. День назад я смотрел этот спектакль из зала и стекал по стулу, от того, насколько это кайфово. А через неделю я уже сам стекал по сцене.

 

 

 

С музыкой всё поинтереснее и посложнее. Параллельно с секвенсором я пытался что-то писать на фортепьяно. Поначалу получалось, естественно, очень плохо, но потом уже в четырнадцать лет у меня получилось написать два полноценных, хороших вальса, конечно, не на симфонический оркестр, но на фортепьяно. Я понял, что лучше я буду делать это индивидуально. Потому что, когда тебе пятнадцать, а у тебя знания музыкальной литературы на уровне второго или третьего класса, возвращаться обратно в музыкальную школу не комильфо.

 

 

 

Мне повезло, потому что год, когда я был в театре, я занимался музыкой при Государственном Музыкальном Университете Эстрадно-Джазового Искусства на Ордынке. Там я познакомился с двумя очень крутыми педагогами. Есть такая группа «Shoo». Ребята играют соул, очень крутой. Так получилось, что девочка-вокалистка стала моим педагогом по вокалу, а мальчик — по фортепьяно и теории. Я до сих пор с ними занимаюсь.

 

 

 

Мне никто четко не мог поставить голос. Когда ставят голос, ты уже понимаешь примерно, как орудовать своим инструментом. Педагоги постоянно менялись, потому что меня не устраивал результат. Самое ужасное, что каждый педагог всегда старается с тобой наладить максимально хороший контакт, и из-за этого не ощущаешь, что что-то не так. Нет объективности. Они учат вроде бы постепенно, и ты веришь в это, а потом приходишь к другому педагогу, и он тебе за два месяца ставит голос. И еще через год ты выпускаешь альбом.

 

 

 

За год до выпуска альбома у меня выходила вещь, мной написанная, электронная, в жанре Drum&bass, я спел сам для нее. И вот прошло буквально полтора года, и я понимаю, насколько человек может при должном желании, настоящей помощи, всё сделать замечательно. Я не говорю, что я сейчас пою гениально. Я говорю, что сейчас это на две, на три головы выше того, что было пять лет подряд, шесть.

 

 

 

Я перфекционист. Альбом, который вышел сейчас, на этапе того, когда я его делал, для меня был идеален. Сейчас это не так.

 

 

 

Сначала музыка, потом текст

 

 

 

Какую-то музыку я пишу сам, какую-то музыку я пишу с командой ребят в студии. Мне проще сначала написать музыку, а потом написать на нее текст, и только потом сделать мелодический рисунок, именно вокальный. Мы написали практически все семь песен с альбома в январе. Я почти в это же время, там январь-февраль, написал тексты для них, но у меня не хватало средств для того, чтобы нормально записать эти вещи. А потом я в июле сел за них, за месяц это сделал и понял, насколько это тяжело, потому что я, вроде, не перерос его, но было уже скучно с этим материалом. Да, он клевый, но хочется идти дальше, а ты не можешь, потому что он лежит, надо доделать, и вот в итоге получилась такая история. Это было очень сложно, потому что в процессе еще в самом секторе кухни были какие-то неполадки, и все это как снежный ком, но вышло, мы смогли.

 

 

 

Музыка, написанная от руки

 

 

 

Я слушаю $uicideboy$, Bill Evans — это человек, в честь которого альбом назван, и The Weekend. Уважаемые мною музыканты — Post Malone, Justin Timberlake и The Weeknd. Malone, например, пишет себе всю музыку сам практически, а The Weeknd не написал почти ни одной вещи себе сам, он занимается практически только вокалом. Очень крутой чувак — Tyler, The Creator. Это для меня ориентир в музыке. Его музыка написана чисто от руки: человек реально сидит в студии и просто преет над материалом.

 

 

 

Я не люблю в нынешней ситуации в музыке — историю зацикленных музыкальных мелодий. Понятно, что рэп сейчас — преобладающий жанр, но когда под эту ипостась подходит всё, что ты ни слушаешь: RnB, Соул, хип-хоп — и вот всё это одинаковое, то это просто катастрофа. Я очень уважаю Скриптонита, который, как Тайлер, сидит и реально преет над материалом.

 

 

 

Современной русской музыке не хватает умения. Даже не столько умения, сколько знания. Не буду никого обижать, знаешь, просто хочется иногда привести в пример исполнителя какого-нибудь и сказать «Какого черта ты вообще делаешь здесь?». Ладно, новая школа, это всё замечательно. Еще не хватает самой мелодичности, то есть чтобы это не превращалось в какую-то историю из включающегося чайника, падающей кружки и так далее. И я думаю, что, как бы сейчас банально не звучало, не хватает денег нашей музыке.

 

 

 

Ты начинаешь с ямба, а потом копируешь Бродского

 

 

 

Для меня всегда были две идущие вровень ипостаси — это кино и музыка. Мне кажется, мне очень повезло, я не знаю, что на это повлияло, наверное, влюбленность ранняя. Когда человек влюбляется, он хочет что-то сделать. И когда мальчику тринадцать лет, и он влюбляется, он не знает, как себя проявить, то он начинает писать стихи. И на самом деле сначала это было очень банально и смешно, а потом… Я приостановил это дело примерно полгода назад, я писал три года подряд.

 

 

 

Знаете, ты пишешь много, тебе есть о чем писать, и что самое крутое — потом ты от четырехстопного ямба начинаешь писать, как Бродский. Не в плане ума, а в плане ритмики. А потом ты позволяешь себе делать это в музыке. Я очень рад, что я начал это делать в какой-то момент, потому что сейчас запоминаются какие-то ходы, которые на уровне слушателя воспринимаются, как очень крутая рифма.

 

 

 

Я буквально ем книги

 

 

 

Книги я читаю постоянно. Спасибо и ненависть к моему папе, потому что это человек, подсунувший мальчику в девять лет «На западном фронте без перемен», и я никогда ему этого не прощу, не прощу, потому что перечитав произведение два года назад, я понял, кем надо быть, чтобы подсовывать ребенку в девять лет Ремарка. Я папу слушал, потому что папа всегда для меня был ориентиром, он невероятно умный человек, я рядом с собой настолько умных людей не знаю. Я подумал: «Ну раз папа такой, значит так надо», а потом через полгода это настолько вошло в привычку, что я буквально начал есть книги. И, слава богу, это стало порядком вещей. Книга за один-два дня – это вообще не проблема.

 

 

 

Самый любимый автор у меня — это замечательный Эрнест Хемингуэй, у которого я прочитал почти все, остались только «Кил иманджаро» и «Зеленые холмы Африки». Дальше идет Стефан Цвейг. И пускай меня корят и не уважают наши читатели за то, что я не рекомендую читать русскую классику — я не буду рекомендовать им русскую классику. Я считаю, что это уродство — напичкать человека в двенадцать лет Достоевским. Необязательно же постоянно читать научную литературу, чтобы быть умным человеком. Книги воспитывают эстетику в человеке. Мне кажется, что надо читать литературу, которая если не соответствует духу времени, то хотя бы позволяет прочувствовать исторический момент, взглянуть на него по-другому.

 

 

 

Я читал русскую литературу не так много, как зарубежную, именно потому что в ней вязнешь. Чехов — хорошо, но вот Толстой… В «Войне и мире» четыре тома. Двести, если не больше, персонажей. При всем уважении, он невероятнейший писатель, и произведение замечательное, но вот просто у меня возникает вопрос: если это не оригинальная историческая литература, зачем из этого делать культ?

 

 

 

Я не могу не делать чего-то

 

 

 

Как бы сказать так правильнее… «Пойми меня правильно, мой юный друг, без движения ты сдохнешь». То бишь один человек, кстати, у которого вы тоже брали интервью, сказал мне, что лень – весьма продуктивное занятие, и он отчасти прав, но я не признаю излишней лени. Я не могу не делать чего-то. Я понимаю папу, почему он чуть ли не слезах сидел на переднем сидении автомобиля, когда я ему на вопрос «Чем ты занимался всю неделю?» говорил «Да ничем». И человек просто «Как? Ты нормальный человек?».

 

 

 

Ты обязан поступить в МГИМО

 

 

 

У меня нет в семье ни одного музыканта и актера. Обычно семья тебя поддерживает. У меня получилось немножечко по-другому, потому что у меня папа и дедушка закончили МГИМО. Папа — экономист, дедушка либо экономист, либо дипломат. И когда, естественно, люди выходят в статусе офицера с дипломом и с ключом от любых дверей — окей, замечательно, я рад за вас. Но когда тебя с восьми лет морально готовят к тому, что ты обязан поступить в МГИМО, тебя это не волнует, потому что тебе восемь, ты лучше пойдешь кубики соберешь. Я люблю всю свою семью, но единственный, кто оказался за меня — это моя мама. До восемнадцати, к сожалению, даже если ты умный человек, ты не можешь полноценно распоряжаться своей жизнью. Поэтому тебе приходится либо налаживать контакт, либо обрывать его полностью.

 

 

 

Пока меня не показали по ящику, из светских бесед в семейных кругах не выходила фраза о том, что Андрей занимается фигней.

 

 

 

Но при всём при этом, папа нереально умный человек с, что мне нравится, такой же тягой к безостановочному движению. Я мог спросить действительно, о чем угодно, и он отвечал на всё.

 

 

Горные лыжи и другие катастрофы

 

 

 

Мы с папой с моих, наверное, девяти лет, любили ездить на Кавказ, чтобы кататься на горных лыжах. Первые два раза прошли замечательно. Мы полетели и приехали на Чегет, разместились и на следующий день был, собственно, выход. Мы садимся на фуникулер, поднимаемся, все хорошо. Чегет — гора очень сложная. И мы поднимаемся, и на высоте примерно три километра фуникулер останавливается. Это нормальное явление, единственное, что неприятно — фуникулер одиночный и открытый. Папа мой передо мной висит, а за мной — рота курсантов. Там был ФСБшник, который первым решился спрыгнуть. Высота метров двадцать — он не разбился, но ноги сломал и полз дальше. И, причем, что еще хуже: когда останавливается фуникулер, минут через десять начинается очень сильная метель. Из-за нее все, что ниже двух километров — обледенело. Из-за метели в середине, примерно на двух с половиной километрах, слетел трос с петель, и поэтому все, что на расстоянии ста метров, падает вниз. Кому-то ноги прижимает, кому-то голову. И дальше сверху спускается мужик с веревкой. Он закидывает веревку, которой ты должен был обвязать себя. Они отпускали веревку, и человек спускался вниз с фуникулера. Но нужно же еще закинуть эту веревку, потому что когда еще ветер метров пятнадцать в секунду, попробуй ее закинуть. Спустились, все хорошо, с папой съезжаем, на примерно двух с половиной километрах над уровнем моря находится маленькое кафе. Сидим, разговариваем, пьем кофе, думаем, как спускаться вниз. Поехали на лыжах. Съезжаем, и дальше там маленький полуостровок, холмик, где стоят деревья, и он делит дорожку, которая доселе была прямой. Мы разъезжаемся на две стороны, все хорошо. Я еду вниз, и вот тут получается такая странная ситуация: я еду вниз и вдруг понимаю, что я с какой-то безбашенной скоростью набираю обороты. Остается два варианта: либо ехать прямо, либо тормозить. Я решил затормозить. Передняя лыжа у меня слетает, я тормозил на правую ногу. Дальше я летел кубарем секунд десять, наверное. Я помню, как открываю глаза, а я уже внизу, этот склон я пролетел, в принципе, все в порядке. Мама потом шлем, в котором я был, выбросила, потому что он на две части раскололся.

 

 

 

Помните, в Гарри Поттере, по-моему, в «Тайной комнате» был момент, где профессор Локонс пытается вылечить сломанную руку Гарри Поттера, а она превращается в желе. Я не знаю, почему, но я вспоминаю именно это, когда говорю о том дне. Рабочая рука правая, и я пытаюсь встать и падаю на плечо. Я падаю на плечо, потому что у меня двигается только плечо. И я понимаю, что что-то не так, но боли нет. И примерно через секунд десять я начинаю осознавать жесть ситуации, потому что у меня все оборудование разбросано по склону, я где-то в заднице, где мало того, что легкий буранчик еще стоит, никого нет. Папы тоже нет. Я зову его, он подъезжает. Люблю своего папу, я по-другому не съехал бы. Он собрал мое оборудование, мы еще не разбирались, что с рукой, и он меня так ножкой занес: «Пошёл! Давай! Не сиди на жопе!». Я бочком, бочком, бочком постепенно спустился. Дальше было знакомство с замечательными кавказскими врачами первой помощи. И вот он сидит, бьет тебя по руке и говорит: «Ну что?! Как оно?!», а ты хочешь ударить его по лицу в ответ здоровой рукой: «Никак!!!». Разумеется, я утрирую, но это было больно. Мне страшный лангет, похожий на гладильную доску, сделали и привезли меня в такой город Эльбрус. Положили в больницу, где впервые в жизни я узнал, что такое переносной рентген. В итоге, оказалось, что это просто двойной перелом. Но потом, мы узнали, что перелом оказался открытым. Мне надо было делать перевязки через день. В больнице у них не было наркоза, а они решили мне руку вытянуть. Руку не вытянули, кости не сошлись, а просто поменялись местами. Это было очень неприятно.

 

 

Мы вернулись в Москву. Мама ничего не знала. Поседели все, и даже я. В итоге мы приехали домой и поехали по больницам. Нашли одну, положили меня, и оказалось, что у меня из-за того, что разлетелись некоторые кости, разорвались абсолютно все нервы пальцев. Мягкие ткани-то ладно, они все сшиваются, главное пальцы. Мне пришлось два года их восстанавливать. Вроде ничего сложного, но именно тогда я пришел в театр и понял проблему ситуации. В Гнесинку с таким уже вряд ли поступишь. Мне сделали операций пять за все время, что я провалялся в больнице. Из-за того, что меня кололи все время мощными антибиотиками и облучали, у меня почти пропал иммунитет. Я ловил, всё, что можно было поймать. Поэтому весь следующий год превратился «я — бронхит, здравствуйте». Ко всему этому, оказалось, что у меня аллергическая астма. Сейчас уже не аллергическая. Это не мешает петь, это не мешает жить, но с кошечкой я не поиграю, потому что я «начну умирать». Утрирую, конечно, будет очень тяжело. Но все взаимосвязано. Я говорил уже, что семья разделилась ровно на две части: мама и все остальное. Когда мама с отцом развелась, она осталась вместе со мной, а когда женщина живет с сыном одна, и он маленький, она не будет невероятно женственной, если только у нее не появится кто-то. И я не знаю, почему, но лет в десять у меня жахнул пубертат. Обычно, он начинается лет в пятнадцать. В итоге, я очень рано лишился девственности. Я повзрослел и стал вести себя «как чувствую, так и делаю», мне стало плевать на мораль.

 

 

 

Я стал более осознанно смотреть на многие вещи, они стали для меня серьезными. Обычно это происходит поздней, потому что человек боится к этому прикасаться, а я не побоялся обманывать родителей. Я говорил, что делаю одно, а на самом деле, все было по-другому. В итоге, я ночевал у кого-нибудь, сказав дома, что поехал к бабушке с дедушкой. И так все время происходило.

 

 

 

Вот так эта огромная череда событий и сделала меня таким, как я сейчас.

 

 

 

Поиск смысла жизни

 

 

 

Музыка — это смысл жизни. Это максимально банально, но она — единственное, что заставляет меня заниматься творчеством. Я бы даже сказал, что музыка — это поиск смысла жизни. Я осознаю в процессе, это не прекращается.

 

 

 

Мой идеал Иосиф Бродский. Все «Сонеты к Марии Стюарт» и «Ниоткуда. С любовью. Надцатого мартобря…». Еще Поль Верлен — это если говорить о Франции. Я не скажу, что я вообще ярый поклонник нашей лирики. Сейчас я не могу читать современную лирику, потому что ничего нового уже никогда не скажут. Для меня музыка — это абсолютная концентрация всего, что невозможно повторить, потому что такую многоходовочку, которую можно проделать в музыке, больше нигде не проделаешь.

 

 

 

Прогулы школы и съемки, съемки, съемки

 

 

 

У меня был проект «Семья Светофоровых», где мне посчастливилось сыграть главную роль. Тогда это было очень круто для меня. Это огромный ситком, он действительно большой, в первом сезоне было сто двадцать восемь смен, во втором уже сорок. Первый сезон мы снимали с апреля по ноябрь почти постоянно. Во время второго у меня были помимо этого еще какие-то проекты и театр, поэтому я почти перестал посещать учебные занятия. Получилось так, что в десятом классе я пропустил почти весь первый семестр — я был всего семь дней. Я реально понимал, что за день, проведенный не в школе, я делал в шесть раз больше. Когда мама узнала об этом, она очень жестко отнеслась к прогулам, это очень сильно ее расстроило. Настолько сильно, что она запретила мне все съемки, начался тотальный контроль. Настолько тотальный, что мама в семнадцать лет каждый день у меня домашнее задание проверяла. Доходило до того, что чуть ли не камеры вешались. А еще была музыка и тексты, которую я написал до того, как все произошло.

 

 

 

На запись альбома нужны были деньги. И Андрюша начал сначала продавать свои вещи, какие-то мелоч. Потом Андрюша стал воровать. Всего пару раз, но опыт был. В такие моменты у тебя не остается ориентиров. Это было то время, когда я реально не боялся. Я знал, чего я хочу — мне нужны деньги на альбом, который был тогда самым главным в моей жизни. Больше я ни чем другом не думал. Повезло, что со мной все-таки были люди, которые меня поддерживали. Моя преподавательница по вокалу — ее зовут Шуня, подтолкнула меня к тому, чтобы спустя три месяца тотального контроля я все-таки поговорил с матерью. Я пообещал ей закончить десятый класс и перейти в одиннадцатый, но попросил перестать меня контролировать. К сожалению, я понял, что это невозможно, потому что она все еще контролировала всех агентов, из-за этого у меня не было никакой работы.

 

 

 

Получилось так, что знакомая накинула мне проект, и у меня наметились съёмки. Как сейчас помню — двадцатого марта в семь часов утра я выхожу из дома и спустя четыре месяца иду не в направлении школы, а в направлении съемочной площадки. Примерно с десяти утра и до семи вечера мы с мамой непрерыво переписываемся: сначала она обещает вызвать ФСБ и найти меня, и она не врет, потому что считает, что так лучше. И я понимаю, что она действительно хочет сделать как лучше, но проблема в том, что у нас с ней «лучше» разные. Через день мы с ней поговорили, и я ей тонко намекнул, что пора заканчивать меня так жестко контролировать.

 

 

 

Удивительно, но в течение всего этого времени я умудрялся ходить на пробы одного проекта, который у меня выходит сейчас в октябре. Я боролся за роль реально кровью и потом. Три раза я приезжал на эти пробы, и меня взяли. Представьте себе ощущения моей матери, которая запрещала работать три месяца, а потом я ей говорю: «Мам, у меня тут проект на полгода, ты не против?», вот. Так и закончилось время тотального контроля.

 

 

 

 Все продано

 

 

 

Почему Sold? Потому что все продано. Не потому что у меня битком залы набиты, это не солд-аут. Тебе уже наплевать, что продавать, хоть себя.

 

 

 

Если ты реально хочешь и ты чувствуешь в себе возможность — ты сделаешь это, вот так.

 

 

 

На написание музыки меня меня отчасти подталкивает другая музыка. От музыки, которую я написал, я идеально ассоциативно пишу любой текст. Недалеко от дома у меня есть замечательный канал, гуляя по которому, меня просто накрывает. Там так пишется! Я выхожу, и текст просто: «Привет». Это даже не столько вдохновение, честно сказать, я не очень люблю слово «вдохновение», потому что я в него не сильно верю, сколько желание. Если ты реально хочешь и ты чувствуешь в себе возможность — ты сделаешь это, вот так.

 

 

 

Про тексты и музыку

 

 

 

Я писал тексты песен в разных условиях. Фишка в том, что тексты для трех песен с альбома написаны уже после всего, что произошло зимой, я закончил их чуть ли не за недели полторы до записи. С вокальной партией все проще, потому что, когда пишу текст, я автоматически сразу понимаю, как я буду его петь. С трудом представляю, как можно на текст писать музыку. Сейчас кратко расскажу про все семь работ с альбома.

 

 

 

«Playblack» — первая, входная песня в альбом, я написал ее после всего произошедшего. Она имеет описательный характер того, что ждет слушателя альбома.

 

 

 

Дальше идет «Day». Я думаю, что мой отец в плане стиля — это the Weeknd. И «Day» очень похожа на Weeknd-овскую песенку «Often». Киношная культура, в которой я сейчас варюсь, подразумевает очень разных людей, к сожалению, не всегда знающих цену не столько вещам вокруг, сколько, в первую очередь, себе. И, к сожалению, зачастую эта цена очень завышена. «Day» чисто момент описания этой ситуации, лицемерия. Джек Керуак написал такое замечательное произведение, которое называется «В дороге», его экранизация называется «На дороге». Посмотрев фильм с Кристен Стюарт, Гарретом Хедлундом и Сэмом Райли и потом прочитав книгу, я просто влюбился в историю, потому что она про поколение битников — это поколение людей, которые, они не могли найти себе места в момент перестройки Америки, начавшее кочевать, слушающее джаз и распивающее виски на каждом шагу. Я дочитал книгу и написал текст. По факту, это рецензия на книгу, то есть послушав «Видение», слушатель понимает, о чем говорил Керуак. Кстати, это единственная песня, где я написал музыку на текст, а не текст на музыку. Я понял, что я хочу, чтобы она была абсолютно перпендикулярна тексту.

 

 

 

Дальше идет «Юность». Мы собираемся на «Юность» снимать клип буквально в ближайшие несколько недель. «Юность» — посвящена человеку, который был со мной рядом в это самое тяжелое время, и я написал этот текст за десять минут в не самом адекватном состоянии. Я лежал на кровати, позвонил ей, сказал, чтобы она шла к черту, и написал этот текст. Это собирательный образ, но это собирательный образ одного человека.

 

 

 

Потом «Gloom». «Gloom» — это полное описание пережитого. Меня отчасти немного расстраивает, когда я слышу, как некоторые цитируют, смеясь, фразы из «Gloom». Я просто понимаю, что за этим стоит. И это немножечко бьет по мозгам. Я понимаю, что я весьма ванильно местами пишу тексты. Я хочу, чтобы боль была вкусной.

 

 

 

Потом у нас «Вино». «Вино» — это самая сложная вещь в альбоме. Текст я писал полтора месяца. Я написал первый куплет после того, как встретился с одним замечательным человеком и пробыл с ним всю ночь. На следующий день поехав уже на проект, родился первый куплет, причем очень честный.

 

 

 

Я не очень люблю, когда тексты простые. Наверное, местами это заметно. Я не пытаюсь, как Оксимирон, закрутить. Мне интереснее типографским почерком Хемингуэя написать вам о том, какая эта тьма красивая.

 

 

 

«Вино» разделено на две части. Были сложности с текстом, у песни сложный ритм, на который нелегко положить слова. Там есть четыре строчки, я над ними прел день. Я помню, как я ворвался к девушке, о которой написано «Вино», и прыгнул на ее кровать и закричал: «Да! Я написал!».

 

 

 

Где-то в лестничном пролете в предэкстазе делим небо.

Новый такт, где инь в застенках, этот люкс твоё Витербо,

Конклав, My Love, на глазах такая драма,

Я надеюсь, что отныне леди знает, кто есть папа.

 

 

Я долго думал, как закончить ее. Впервые в жизни я не знал, с чем срифмовать слово «небо». И единственное, что мне пришло на ум — это Витербо — в Италии есть такой административный округ. Я клянусь, я вспомнил это сам, а не в Википедии подсмотрел. В Витербо гвардейцы закрыли всех кардиналов в одном помещении, чтобы те избрали под их контролем того, кого они хотят. «Новый такт, где инь в застенках» — я беру даму и отправляю ее в клетку. Конклав — это момент переизбрания кардинала, «My love» — я думаю, что не надо объяснять, «на глазах такая драма» — я, скажем так, объясняю проблемы исторического момента. Я был счастлив, когда я это написал, это было очень сложно. Я понимаю, что так не стоит писать, если в тексте еще нет шестнадцати ремарок о значении строк.

 

 

 

Дальше у нас «Ретроспектива». Это чисто фитцджеральдовская история про Жозефину, только на новый лад. Почему ретроспектива? Это — взгляд в прошлое, взгляд на проблему, которая знакома каждому поколению. Это история девушки, почувствовавший кайф от отношений с большим дядей, который вдруг неожиданно предложил ей руку и сердце, а потом оказалось, что у него куртизанка на каждом шагу. Естественно, она ловит кайф дикого количества денег, свалившихся на нее, а потом он просто кидает ее. Появляется строчка «В ванной лезвие Gillette превращает воду в Кьянти» — тут становится понятно, что эта девочка пошла не туда.

 

 

 

Новый альбом или два EP

 

 

 

Я надеюсь, что до конца зимы точно выпустить если не новый альбом, то две новые EP (EP — небольшой альбом длительностью 15-20 минут — прим.ред.). Это будет абсолютно разный материал. В одной из EP я сделал то, что я давно мечтал сделать: я совместил очень старый вкусный красивый джаз с новой школой, причем так, чтобы это было действительно ретроспективно. А со второго вы точно кайфанете. Больше я не буду ничего говорить.

 

 

 

Не надо зацикливаться на том, что не принадлежит вам

 

 

 

Я не смотрю вперед, а живу по понятию «цель на сейчас». У меня сейчас есть цель, которую я вам озвучивал, других нет…

 

 

 

Я просто хочу сказать начинающим музыкантам одну вещь — не надо никого слушать. Мы все это прекрасно знаем, но не совсем до конца понимаем суть. Не надо слушать папу, который говорит, что ты обязан поступить в МГИМО; не надо слушать маму, которая говорит, что без ЕГЭ ты станешь никем, — просто не надо слушать этих людей. Стоит представить, что можешь ты. Я хочу, чтобы ребята не боялись этого делать. Я хочу, чтобы сейчас кто-то, сидя дома в слезах из-за очередной попытки написать маленькую историю или музыкальный проект, не боялся пробовать снова. Нам вбивают в головы страхи наших родителей, но у них-то не было тех возможностей, что сейчас есть у нас. Но, к сожалению, эти возможности иногда полностью не совпадают с их мнением, поэтому отношения с родителями не должны быть борьбой. Можно любить свою семью, но при этом делать то, что ты хочешь. Это две принципиальные большие разницы.

 

 

 

 

 

 

Над интервью работали:

• Мария Богуш — руководитель проекта

• Олеся Павленко — главный редактор

• Елизавета Фатеева, Ярослава Горлова, Асине Меджитова, Софья Железнякова — расшифровка

 

 

 

#ЮнЛичность. ЮНПРЕСС

2018