Один урок музыки
На удивление самого Баха, у него еще оставались ученики, которых он обучал музыке. Очень давно – игре на органе, потом на клавесине, а сейчас немецкий органист-виртуоз перебирал клавиши старенького пианино, с неудовольствием просматривая ноты переложений ХТК для фортепиано за редакцией каких-то «гениев», не понимающих нюансов его, Баха, стаккато.
Иоганн Себастьян Бах вздохнул и еще раз оглядел свой старенький кабинет. Два фортепиано, довольно стареньких, два стула, светлые стены, две вазы с цветами на его инструменте, картина на стене и небольшой письменный стол, за которым композитор писал задания своим ученикам. Затянувшееся «окно» уже не раздражало, как пару веков назад. Ясное дело, что сейчас всякий адепт Колледжа Музыкального Искусства так и норовит попасть либо к рэп-певцам (которых Бах и за певцов не считал), либо к суровым бородатым металлистам. Иоганн Себастьян еще раз вздохнул. «Классическое» крыло здания обычно пустовало. Редко удавалось услышать звуки кабинетного рояля, берущие за душу даже через стены. Многие коллеги Баха покидали работу, хотя три века назад к ним ходили толпы учеников. Так незаметно и Букстехуде, которого Бах очень уважал, навестила Музыка, директор Колледжа. Навестила – и пропал он, забыли о нем, потеряли все ноты его произведений… Иоганн Себастьян тяжело переживал уход коллеги, а потом привык, что кабинеты пустеют, а классическая музыка затихает. Баху было страшно, что и к нему придет Музыка и уведет за собой, подальше от людей и учеников. Куда она вела – он не знал, но покидать кабинет и полюбившихся талантливых детей не хотел. На удивление самого Баха, у него еще оставались ученики, которых он обучал музыке. Очень давно – игре на органе, потом на клавесине, а сейчас немецкий органист-виртуоз перебирал клавиши старенького пианино, с неудовольствием просматривая ноты переложений ХТК для фортепиано за редакцией каких-то «гениев», не понимающих нюансов его, Баха, стаккато.
За окном хлестал ливень, пора бы, пожалуй, идти домой. Но Иоганн чего-то ждал. Учеников по графику не было, хотя и точного расписания занятий тоже не существовало – Бах был рад каждому редкому ученику, который бы заглянул к нему. Очередной зевок композитора перебил скрип открываемой двери. Иоганн Себастьян быстро, даже чересчур быстро для своей знаменитой персоны повернулся на звук. На пороге стояла запыхавшаяся девочка в юбке и белых кроссовках, с мокрыми волосами и толстой папкой с нотами в руках.
– Здравствуйте, Иоганн Себастьян, я к вам на урок. Можно? – быстро выпалила она, сдув непокорную прядку волос, прилипшую ко лбу.
– Э-э, добрый вечер… Эля, – помедлив, ответил Бах, пытаясь вспомнить ученицу. Ее звали Элеонорой, действительно, и еще она, кажется, играет прелюдию и фугу си бемоль мажор из «Хорошо темперированного клавира». За последние два месяца она с грехом пополам сумела выучить текст, и сейчас начиналась работа над звучанием, что композитор очень любил. Ходила на уроки Эля редко, но определенный талант к музыке у нее был.
– А знаете, я решила наконец-то подать заявку на программу «Музыкально-исполнительское искусство». Вот, я ее планирую в конце месяца подать, так что надо бы ХТК так сыграть, чтобы они меня взяли, и я целый месяц бы училась там. С Бетховеном мы уже договорились, пятая соната уже почти готова, так что с крупной формой проблем нет, — затараторила Эля, садясь за второе фортепиано и открывая папку. Папка неудачно распахнулась, часть нот полетела на пол, и перед Бахом предстали листы с решеточками и всякими «E7», «Dm», а также четвертым юношеским этюдом Листа. Помолчав с минутку, пока девочка собирала все листы и зачем-то раскладывала их на пюпитре, Иоганн Себастьян озвучил интересующий его вопрос.
– Чего?
Эля глянула на него изумрудными глазами так, будто гениальный композитор спросил что-то вроде «сколько диезов в до мажоре».
– Ну, «Сириус» же! Сочи, детки одаренные, кушать шесть раз, музицировать, опять же. Вы что, о таком никогда не слышали?
– Гм… — глубокомысленно произнес Бах. – У тебя ведь двадцать первый номер?
– Ну да, что-то там «бэ дур», и еще начинается так – тум, ля-ля-ля, тум, ля-ля-ля и так далее.
– Хорошо, начнем. – Иоганн Себастьян откинулся на спинку стула и приготовился слушать ученицу – Только ноты с пюпитра убери, что это за привычка такая!
Эля начала играть. Она сразу взяла слишком быстрый для ее уровня темп, да еще и холодные пальцы не хотели слушаться, поэтому большинство пассажей «комкались», а к середине прелюдии темп заметно снизился. Фуга тоже не получилось, в конце девочка забыла аккорды, и произведение закончилось диссонансом, который тут же со второй попытки, наконец, пришел к заветному «си бемоль ре си бемоль». Сыграв, Эля красиво сняла руки с клавиатуры и глянула на композитора.
Бах глубоко вздохнул.
– Давай сначала. Никогда не спеши начинать играть. Настройся на произведение. Пусть у тебя в голове прозвучит первая нота. Подумай над темпом.
Он сам сыграл первый такт прелюдии. Эля тряхнула головой, послушав, и начала играть сама. На этот раз то ли пальцы согрелись, то ли девочка разыгралась, но музыка стала гораздо чище и красивее.
– Гм, гм… — Бах дождался, пока последний звук истаял в воздухе, а потом продолжил. – Все-таки не получается у тебя пока представить в голове произведение. Все музыковеды тебе скажут, — тут Бах позволили себе тонкую усмешку, — что я в ХТК зашифровал Библию. Вон Яворский сколько занятных исследований провел, мне даже интересно стало. Так вот, он написал, что в си бемоль мажоре скрыто «Поклонение пастухов». Евангелие от Луки, глава вторая, стихи с восьмого по четырнадцатый – прелюдия, с пятнадцатого по двадцатый – фуга. К чему это я – прелюдию нужно играть легко. Четко разграничивай верхний и нижний голоса. Нижний – ведущий, он будет твоим метрономом. Все пассажи, восходящие и нисходящие, вон, в третьем такте есть, нужно играть быстро и воздушно. Как ангелы парят! Ну, давай.
К кабинету Баха неслышно подошла девушка в легком белом платье с красными цветами. Волосы ее каштановыми водопадами струились по плечам и доходили до тонкого пояска. Взялась за ручку и не открыла, не посмела перебивать музыку. Девушка заслушалась, а звуки лились ручьями, перемежаясь голосами, басом и сопрано. Наконец, гостья решилась чуть приоткрыть дверь.
– Нет, не так. Слишком грубое начало. Зачем ты набрасываешься на первую ноту? Будто, фуга это как этюд, можно начинать с «фортиссимо» и в темпе «престо»? Нет, хоть там и указано «аллегро», начни мягко, но не растекайся в одном такте. Это же верхний голос! Он должен быть аккуратнее. И не забывай про вопросительные интонации – пастухи, не так ли? Очень удивительны вести про Младенца-Христа, вот и вопросы – правда ли это? И пастухи отвечают – да, правда. Попробуй.
Девушка отдернула руку. Заиграла фуга. Так и простояла она до пропетого «до свидания» и хлопка закрываемой крышки пианино. Дверь резко распахнулась, да так, что гостья еле успела шагнуть в угол, а ученица Баха вышла быстрыми шагами из кабинета. Наконец, девушка зашла.
– Здравствуй, Музыка! – с грустной, всепрощающей улыбкой приветствовал гостью композитор. – Мне пора?
– Привет, Иоганн, — мягко ответила ему Музыка бархатистым голосом. – Как уроки? Не устал?
– Я? Нет, что ты. Учеников мало, где тут уставать. Так ты пришла меня забрать? – повторил свой вопрос Бах.
– Ты еще нужен людям. Та девочка еще раз мне напомнила об этом. Но если все же устанешь – сообщи, за несколько лет от тебя и памяти не останется, я это быстро устрою, — сказала Музыка, а потом со смешком добавила. — Что ты так волнуешься? Думаешь, я их ем там?
– И в мыслях не было такого… А что все-таки происходит с теми композиторами, кого забывают люди?
Музыка улыбнулась, проведя рукой по парику Баха.
– Это ведь от них зависит, от людей. Если кто-то им не понравился, то они вскоре о нем забудут. И уже через пять лет никто не вспомнит, что жил когда-то композитор, музыку писал, страдал и любил, душу рвал за меня, погибал. Люди не вспомнят, не оценят безымянных творцов. А я их всех люблю, понимаешь, всех. Нет у меня плохих или хороших…
+10