Под синью миусского неба
Миус, Миус, рубеж великой славы,
Среди огня, цветов и мертвых трав,
Ты встал навек, простой и величавый,
Для вечной жизни смертью смерть поправ.
А. Софронов
«Я увижу их, своих родных, своих любимых! Я должен, должен выжить!» Красноармеец Иван Вербицкий лежал в окопе и вспоминал родимый дом, жену, детишек. Ждали команды идти в наступление, и это ожидание селило в сердце страх. Каждое мгновение казалось вечностью. В любую секунду Иван мог услышать: «В атаку!», и тогда нужно, пересилив себя, выкинуть своё тело из окопа. А дальше – бежать! Бежать только вперёд и помнить, что главное – не медлить и прижать врага к земле. «Прижать так, чтоб не смел и головы поднять, не смел взглянуть в сторону моего родного хутора!» – эта мысль немного взбодрила Ивана. Сейчас он не замечал ни запаха сырой земли, ни храпа спящего рядом товарища, ни усталости, которая морила его вот уже третьи сутки. Он видел перед собой лишь огромное небо, голубое летнее небо. Оно было таким чистым и непорочным, сулящим мир и покой. «Какое же счастье – любоваться этим небом, дышать этим воздухом, слушать тишину, обычную тишину летнего утра!» – думал Иван.
Раздавшийся где-то близко рокот вернул Ивана к реальности. Он приподнялся и выглянул из окопа. Рядом, неторопливо и затейливо извиваясь, несла свои воды небольшая спокойная речушка. Рука Ивана невольно потянулась к длинным завитым усам. С гордостью поглаживая их, донской казак улыбнулся своим мыслям: «А ведь прав тот пан, который назвал эту речушку «Мой ус», Миус значит, решив, что она такая же извилистая и непокорная». Река и в самом деле была непокорной, став основательной преградой для гитлеровских войск в ходе их южной наступательной операции. Линия обороны Миус-фронта проходила именно здесь, по руслу Миуса, неподалёку от Таганрога. Гитлер называл её «новой государственной границей Германии — нерушимой и неприкосновенной».
Выстрелы артиллерийских орудий и миномётов слышались всё чаще и чаще. Начался бой. «Батарея! Огонь!» – звучало в ушах. Поднятые взрывами в небо комья земли нарушили чистоту летнего воздуха и покой. Грохот орудий заглушил голоса рядом сидящих стрелков. Вокруг горела высушенная солнцем трава, и от едкого чёрного дыма стало трудно дышать. Из-за пыли и копоти теперь уже не было видно кристально-чистого небосвода. Иван вспомнил, что в нагрудном кармане, у самого сердца, он хранил фотокарточку жены. «Мария… Машенька… Маруся…» – нежно шептал он, словно молитву, прижимая левую руку к карману. Рядом, прикрыв голову, прижавшись лицом к краю окопа, стоял Анатолий. «Совсем ведь мальчишка ещё. Жизни не видывал. Чай, справиться со страхом не может, – заметил для себя Иван. – Помочь бы мальцу как-то, отвлечь бы его».
– Толян! А ждёт тебя дома твоя казачка? – крикнул что есть мочи Иван.
Юный боец продолжал прятаться в своём ненадёжном укрытии, то ли делая вид, то ли и вправду не услышав слов своего старшего товарища. Видавший виды сорокасемилетний казак приблизился к Анатолию, достал фотографию Марии и поднёс её к зажмуренным глазам юнца.
– Слышь, чего гутарю, – толкая локтем в бок никак не реагирующего, скованного ужасом и страхом Толика, проговорил Иван.
– Глянь, красавица какая! Ждёт меня дома, детишек бережёт. Трое у меня их: старший Николай совсем взрослый. Четырнадцать ему стукнуло. Опора и подмога матери. Дочурка Сашенька есть, нянька мальцу моему.
Анатолий, услышав, что голос Ивана задрожал, заставил себя открыть глаза. Он увидел мятую с оторванным уголком фотокарточку, от которой повеяло каким-то домашним теплом и уютом. Занемевшие руки сами собой разжались. Толик опустился в окоп и заметил, как по щеке дяди Вани покатилась слеза.
– Счастье разбилось в один момент, словно глечик. Пришла война. Страшная, беспощадная война. Шурочке ведь всего три было… Не понимала она ничего. Помню её голубые глазёнки, словно пуговки. Обняла меня крепко за шею, пущать не хотела. А Ванюшка-то на свет божий появился через четыре месяца, как на фронт я ушёл. Не видел его ни разу. Нарекла его Машенька именем моим: дескать, остался я с ней навечно в сыне своём младшом…
Разговор заглушила долгожданная команда: «Вперёд! В атаку!». Анатолий, словно очнувшись ото сна, выскочил из окопа. Иван, схватив винтовку, последовал за ним. Река была рядом, но добежать до неё оказалось не так-то просто. Всё поле, где местами виднелись самосевы истоптанной пшеницы, напоминающей о тех мирных днях и о том тёплом, только что вынутом из печи домашнем хлебе, который Иван так любил, теперь было усеяно вражескими минами.
Заграждения из колючей проволоки, дзоты и доты стали серьёзным препятствием на пути шестьдесят второй танковой бригады и пехотинцев второй и двадцать восьмой гвардейской армии, наступающих со стороны села Куйбышево и посёлка Матвеев Курган. Сердце Ивана стучало в груди так, что ему казалось, ещё секунда, и оно выпрыгнет наружу. Страх сковал руки, которые крепко сжимали винтовку. Вдруг впереди раздался звенящий взрыв. Тяжелый танк стал как вкопанный. В одно мгновение Ивана отбросило назад. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь понять, жив ли. На правом плече казак почувствовал руку товарища и услышал знакомый голос Толика: «Жив, дядь Вань? Жив!» Иван попробовал пошевелиться. «Руки целы, ноги тоже, – подумал боец. – Винтовка! Уберёг ли её? Не попала ли в ствол земля?» Иван встал и успокоился, обнаружив винтовку всё так же зажатую в руке. Он понимал, что из неё на бегу не настреляешься, не перезарядишь. А значит, надо скорее двигаться вперёд, чтобы сблизиться с противником. «И там уж – держись фашист!» – неожиданно для себя вслух закричал Иван. Подорвавшийся на мине танк, за которым он шёл, обстреливал немецкий пикирующий бомбардировщик. Одно точное попадание в боекомплект – и танк разнесло на сотни метров вокруг. Эта ужасающая картина отозвалась жгучей болью в сердце Ивана. Он прижал руку к груди и наткнулся на ту самую, заветную фотографию-хранительницу. Страх снова отступил.
В небо взметнулась ракета. Начался кромешный ад: топот тысяч бегущих бойцов, залпы зенитных орудий, взрывы мин и бомб, крики раненых, пылающее поле, горящая техника, всепоглащающая тьма от чёрного, выедающего глаза и затрудняющего дыхание прогорклого дыма. Голоса людей и рёв моторов сливались в единый протяжный гул, от которого закладывало уши. Земля дрожала. В голове одна мысль: «Скорее добежать и бить врага! Бить беспощадно за погибших друзей и страдания вдов, за слёзы матерей и горе сирот, за сожжённые хаты и истерзанные хутора!»
Одержимый этой мыслью, Иван не заметил, как добрался до реки. Её берега были выжжены дотла и изуродованы артиллерийским и миномётным огнём. Миус-река казалась такой маленькой и безобидной. Кто-то переходил её вброд, стараясь удержать оружие над головой, кто-то пытался попасть на наскоро сооружённый мосток, кто-то успевал запрыгнуть на подножку или в кузов сползающей с берега машины. Артиллеристы грузили пушки в рыбацкие лодки. Спустя несколько минут, из-за переправляющихся людей и техники уже не было видно проблесков воды. Оглянувшись вокруг, Иван попытался найти Анатолия, но того рядом не оказалось. Понимая, что медлить нельзя, он вошёл в воду. Утренняя прохлада летней реки порадовала его, но ненадолго. В небе послышался рёв немецких самолётов. И вот – бомбы. Они сыпались с неба, неся хаос и смерть. Занявшие позиции на высоких берегах Миуса гитлеровцы открыли прицельный огонь. Люди вертелись и метались. Из тонущих лодок и машин под сплошным огнем фашистов они пытались выбраться на берег, но не успевали. Полноводный Миус загустел и стал багровым от крови. Тысячи и тысячи погибших совсем еще юных и не очень молодых солдат заполнили его берега по обе стороны.
Острая боль пронзила Ивана. В следующее мгновение река объяла его со всех сторон и потянула на дно. Грохот вокруг внезапно умолк. Уходил боец…
Уходил, думая о родимой донской сторонке, о доме, о жене и детишках: «Вот мой курень! В нём так спокойно и светло. За околицей простирается бескрайняя степь. Здесь прошло моё детство и юность. Здесь я учился и любил, радовался и грустил. А вот моя красавица жена. Помню её ласковые руки и звонкий голос. Жили мы с ней душа в душу, ни о чём не тужили. Стоит она у крыльца, и слова мои летят вместе с ветром в сердце её: «Простите, что не вернулся, родные!»
Уходил, так и не узнав, что в 1943 году Красная Армия прорвала «нерушимую» границу Третьего рейха и освободила край донской казачий от немецко-фашистских оккупантов.
Уходил, навсегда оставшись там, под синью миусского неба вечно молодым, мой прадедушка, Вербицкий Иван Григорьевич, так и не увидев появившегося на свет малыша, своего сына, моего дедушку.
Уходил, вернувшись домой лишь именем на «похоронке» с надписью «пропал без вести». Долго ещё не верила Мария этой злосчастной бумаге и ждала своего Ивана. Каждый год весной видела она море цветов и море слёз у бесчисленных могил, где высечены имена тех, кто, проявив мужество и отвагу, погиб в борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Но не хотела видеть она имя Ивана на памятнике или обелиске, до последнего дня веря, что он жив. А жив он в сыне своём, жив и в правнуке, которые с гордостью носят имя Иван.
Иллюстративный материал заимствован из общедоступных ресурсов интернета и семейного архива.
+140