Спектакль, длиною в жизнь
Моя жизнь очень во многом связана с театром. С его запахом, настроением, музыкой, костюмами, постановкой в целом. И не потому, что я часто смотрю спектакли, а потому, что участвую в них. И сегодня хочу рассказать об одном из них, об одной моей маленькой сценической жизни, о жизни 13-летней девочки Тани, девочки-блокадницы, девочки-героя.
Спектакль назывался «Я еще не хочу умирать». Моя героиня жила с мамой и младшим братом Шуркой в блокадном Ленинграде. В спектакле показывается тяжёлая жизнь блокадников — постоянные эвакуации, холод, крысы, голод, страх, лабиринты жизненных путей, ледяное дыхание смерти, зашедшей в каждый дом, каждую квартирку…
***
Главную роль я заняла, когда ещё не было точного сценария. Помню, сидела у Четайкиной Ирины Викторовны,- нашего сценариста, режиссёра, монтёра, друга и руководителя,- сидела и думала о том, что наверное очень обидно заболеть в карантин. А у нас как раз был карантин. Его я воспринимаю как маленькие каникулы с горой домашнего задания.
И тут , в жёлтом свете утреннего солнца, я увидела на столе листы сценария. Автоматически спросила про него и углубилась в чтение. Захватывающее, быстрое, чёткое, с детальным представлением каждого взгляда, движения, интонациши героя. «А можно мне Таню?..»- с замиранием сердца спросила я. «Можно, -улыбнулась Ирина Викторовна, – только у меня сценария точного пока нет.» Мне было всё равно. Я уже знала, что сыграю именно её.
Подготовка к спектаклю началась в феврале. Ребята учили текст, несли костюмы и реквизит. Репетиции, как правило, проходили в актовом зале, по субботам. Мы забывали слова, нас поправляли, мы вживались в свои образы, нам подсказывали. В общем, работа кипела. Ребята помладше вместе с Ириной Викторовной создали отличные декорации. У них получилось совместить на не идеальной сцене ленинградскую квартирку с буржуйкой, стареньким столом, обшарпанными обоями, скрипящими стульями, парой картин на стене и зимнюю улицу с замерзшими заколоченными окнами.
Вжиться в блокадников было очень трудно. Пропустить через себя эмоции, которые мы никогда не испытывали, эмоции войны, предельно чётко их передать. Понять, как мыслит твой персонаж, как он думает, что им движет. Нужно на какое- то время стать совершенно другим человеком, другим ребёнком, ребёнком войны. Показать и донести до зрителя блокаду, не просто выйти и рассказать зазубренный текст, а выйти и показать маленькую жизнь.
***
В день спектакля в прохладном актовом зале царило взволнованное возбуждение. Все то и дело прогоняли с партнёрами текст, поправляли костюмы, проверяли микрофоны, напевали песни, аккуратно раскладывали свои вещи на подоконнике.
Мне тогда показалось, что урок, выделенный на репетицию, пролетел в 5 минут.
Вот мы уже стоим за кулисами. В зале галдят школьники. Наши зрители.
Я прижалась лбом к холодному, запотевшему стеклу окна, за которым идёт снег. Сосредоточилась, сделала свой мир, свою жизнь такой же запотевшей и чуть отстранённой, как это окно.
«Таня, ты не видела Шуркину рубашку, мы с папой на Первомайские праздники покупали?» Мой выход.
Внизу живота задрожал мандраж, я осторожно ступаю на сцену и говорю: «Мама! Ты что, вот же она!»
И вот передо мной уже не одноклассница, а моя мама, не сцена, а моя квартира. Та самая рубашка, которую купили моему брату Шурке на первомайские праздники. И я уже не Алёна, а Таня.
Вот спектаклем идут наши семейные, нарушенные войной, но всё-таки семейные будни. Моя школа, Шуркины шалости, чёрный паёк, принесённый матерью с фабрики, который я согласилась есть лишь при условии, что мы поделим его на пополам, негреющая буржуйка, которую, как выразился Шурка, назвали так , потому что её придумали буржуи, колючие валенки. Вот в гости зашла соседка, — Софья Константиновна – она заняла мне очередь.
По пути в магазин нахожу ещё целые хлебные карточки, на 350 граммов хлеба в день, а потом отдаю их другу Юрке. У него недавно умерла бабушка.
Потом к нам жить перебирается моя подруга Маня, у которой умерли все родные.
Вот сидим с Шуркой дома, и к нам неожиданно заходит Софья Константиновна.
Наша мама умерла. Прямое попадание.
Вот тут было тяжелее всего. Пронести через себя близкую смерть, показав её затаившим дыхание зрителям. Показать боль потери.
Мы с Шуриком остались одни…
И на сцену высыпаются все ребята, игравшие в спектакле. Они умерли, но они живые. Наши ребята, одноклассники, мои друзья. Я вижу их изменившиеся лица, какое- то чувство потери на каждом из них. Ведь они недавно умирали. От голода и холода… В блокадном Ленинграде…
А потом я увидела зрителей. Испуганные и плачущие лица девчонок. Серьезные и хмурые — учителей. И поняла, что у нас получилось. Мы смогли. Мы прожили спектакль, длиною в жизнь.
00