О красоте, уродстве и утопии
“Но больше всего веселило меня, бллин, то усердие, с которым они, грызя ногти на пальцах ног, пытаются докопаться до причины того, почему я такой плохой. Почему люди хорошие, они дознаться не пытаются, а тут такое рвение! Хорошие люди те, которым это нравится, причем я никоим образом не лишаю их этого удовольствия, и точно так же насчет плохих. У тех своя компания, у этих своя. Более того, когда человек плохой, это просто свойство его натуры, его личности – моей, твоей, его, каждого в своем odinotshestve, – а натуру эту сотворил Бог, или Gog, или кто угодно в великом акте радостного творения. Неличность не может смириться с тем, что у кого-то эта самая личность плохая, в том смысле, что правительство, судьи и школы не могут позволить нам быть плохими, потому что они не могут позволить нам быть личностями. Да и не вся ли наша современная история, бллин, это история борьбы маленьких храбрых личностей против огромной машины? Я это серьезно, бллин, совершенно серьезно. Но то, что я делаю, я делаю потому, что мне нравится это делать”
Э. Берджесс “Заводной апельсин”
Внушительный отрывок одной из самых спорных книг прошлого столетия здесь совершенно не случайно.
Каюсь, ведь изначально в мои планы не входило выдёргивать из предложенного супертренингом текста предложения и яростно их опровергать. Шаблонно отписаться на тему этики – вот зачем мы здесь. Уныло и беспросветно строчить по установленному образцу, не затрачивая драгоценную энергию. Соглашаться с автором везде и во всем: дружба-де – это хорошо, предательство – плохо. А во вкраплениях между штампами показывать, что прилежно освоил школьную программу и сопутствующие ей мнения: Катерина-де – луч света. Порой я задаюсь вполне логичным вопросом: “А по русскому ли языку я сдаю ЕГЭ?”. Трусость, смелость, смысл жизни, семья, альтруизм – какое же духовно-нравственное и патриотическое воспитание дают нам сочинения! Правда, это больше этика, а из великого и могучего там только буквы…
Плюс ко всему существует прелюбопытнейшая вещь – этическая ошибка. То есть раньше еретиков сжигали на кострах, сейчас же поступают лояльнее – снижают баллы. Вот уж действительно прогресс! В голове невольно всплывает цитата Теффи: “Плежде всего надо лассуждать пло молань, — выступил вперед очень толстый мальчик с круглыми щеками и надутыми губами. — Молань важнее всего”.
Русский язык и литература довольно давно стали эвфемизмами “переводи бабушек через дорогу, люби близких, развешивай кормушки для братьев наших меньших и на всякий случай будь готов пожертвовать собой”. Вообще, дивный новый мир, так кропотливо выстраиваемый в сочинениях, будет утопичнее любых цифр и местоимений.
Ровно также поступил и Бондарев в своих рассуждениях о молани – грубо разделил мир на чёрное и белое. Выставил искусство святой водой для вурдалаков. “Красота и культура формируют и лепят душу, … не могут вести к дурным поступкам и никогда не смирятся с серой и бездеятельной жизнью”, — утверждает автор. Мнение устоявшееся, мысль не блещет новизной, с точки зрения этики всё верно и пахнет приятно.
Только вот Энтони Бёрджесс с этим не был согласен. И его контраргументом идее о воспитательном действии искусства стал маргинальный malltshik Алекс – главный герой романа “Заводной апельсин”. Персонаж, мягко говоря, не самый приятный. Это не замученный жизнью юнец со сложной судьбой – над ним не возвышается участь сироты, не довлеют голод или нищета. У Алекса обыкновенные родители, а в школе нет принижающих его хулиганов. Обычный мальчик, скажете вы. За одним исключением – герой ненавидит мир. Потому находит себя в ультранасилии и упоенно проповедует его как высокое искусство жизни. Грабежи, избиения и надругательства – то, чем живёт подросток и то, на что его вдохновляет прослушивание музыки.
Алекс – страстный поклонник и знаток классической музыки, от прослушивания Баха и Бетховена он испытывает истинное наслаждение: “Вот оно, блин, вот где настоящий prihod! Блаженство, истинное небесное блаженство. Обнажённый, я лежал поверх одеяла, заложив руки за голову, закрыв глаза, блаженно приоткрыв rot, и слушал, как плывут божественные звуки”.
Алекс – эстет насилия: “Слушая, я держал glazzja плотно закрытыми, чтобы не spugnutt наслаждение, которое было куда слаще всякого там Бога, рая, синтемеска и всего прочего, — такие меня при этом посещали видения. Я видел, как veki и kisy, молодые и старые, валяются на земле, моля о пощаде, а я в ответ лишь смеюсь всем rotom и kurotshu сапогом их litsa…”
Бёрджесс в своих рассуждениях пришел – и наглядно продемонстрировал – к тому, что зло – имманентно личности человека. И никакая красота не в силах изменить то, что в нём заложено. В романе героя пытались сделать хорошим, но получили совсем не человека, каким Алекс был до махинаций, а сломанную игрушку.
Что я хотела сказать этими местами резкими, для взрослого человека смешными и нелепыми, рассуждениями? Действительность – такую изумительную и многогранную – изрывать вдоль и поперек, не ограничиваясь общепринятым мнением. Мораль – свою собственную – отыскивать в грязи, среди похабщины и невежества. А вот о первостепенности молани – забыть навсегда.
00