Памяти павших
Почему мы так живем, что каждый раз в этот день совесть заставляет сказать им прежде других слов – «простите»? За то, что, казалось бы, завещается, передается с кровью ребенку – за память. Об этой войне, растворенной в искрах салютов поколений.
Брест, Минск, Киев, Смоленск – земля 41-го перепаханная солдатскими могилами. В укромных местах останутся еще уцелевшие кресты и фанерные звезды, на большаках стертые гусеницами холмики и холмы. Втоптанное в пыль, предвоенное, одобренное вождем для народа: «Светят звезды лучистые на Кремле, не шагать фашистам по советской земле». Унижение, кровь, отчаяние. Все это нести в себе, как осколок, до Волги, до Москвы. Когда к тебе, не причисленному к лику святых, обращаются в молитвах чаще, чем к Господу и понукают великим приказом «Ни шагу назад», будто Родина для кого-то другого могла быть дороже. Впрочем, что изменило бы истину про неведомый социализм, про «отца всех народов»? Последние в жизни минуты комбата, политрука, след от штыка в сыром каземате «Умираю, но не сдаюсь. Прощай Родина!». Не могло быть ни тяжелее, ни легче.
Тыл. Где он начинался в эту войну? В сотне метров от окопной жижи, в километре, в трех, в тысяче, за Уралом? Тыльная сторона – изнанка того же безжалостного времени. Снаряды, стволы, броня… железный век, сосущий энергию детских, женских, старческих глаз. Когда под наспех наведенную крышу сначала пряталось мертвое содержимое эвакуированных заводов, а потом, куда придется – живое. 2593 предприятия, 12 миллионов людей за полгода. Все для фронта, все для победы.
А на передовой, казалось, любая посылка пахнет домом, уютом, теплом. Иначе откуда по-девичьи беззаботно расшитый кисет, рукавица с шутливой запиской «Не застуди, боец, руку – после войны пригодится». Игра в жизнь длинною в 1418 дней. В боях под Москвой погибло 926 тысяч. Кто-то успел к той холодной зиме из Сибири, с Кавказа, из Средней Азии. Кто-то едва, махнув окнам родного Арбата, Замоскворечья, Чистым прудам. Обученные, не умеющие ненавидеть, будущий цвет армии – недоучившиеся мальчишки-курсанты. Кого-то из них поднимут из братской могилы: мгновение вечного сна, и тот же снег, тот же пригород, жесткий лафет – только люди другие. Опустят – и вокруг не по рангу обилие высших чинов. А потом к твоей славе, солдат, тянуть будут руки, и призывать, как живого, в свидетели более поздних, грандиозных удач, и уже не напомнив, что ты не дошел, не успел, не дожил. Что в твоей безымянной судьбе больше муки, чем торжества.
Прошлый век еще требовал от партизанской войны объяснений, кто дал право народу не считать себя бесплатной придачей к завоеванной кем-то землей. Этот враг знал нашу историю. Поэтому с запасом и убивал. Россия. Гражданское население. В период оккупации уничтожено 600 тысяч. Украина – до 4 миллионов. Белоруссия – полтора миллиона. Убыло в Германию всего 4 миллиона 258 тысяч. Цифры. Не философия. «Если 10 тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать лишь в той мере, в какой готов будет этот противотанковый ров для Германии».
Неправда, что до войны Вы были обласканы жизнью. Неправда, что в каждой деревне пекли белый хлеб, наряжали детей, привозили подарки из города. И на Вашу войну тоже ушло немногим больше того, что имели – телогрейка, рукавица, ушанка, пара колхозных сапог. А дальше – как взглянуть, ну действительно, и душили, и резали экипированных иноязычных. Нужда заставляла обходиться без пленных – ценнее трофеи, оружие и еда. А в отместку – регулярней листовок слух о расстреле родных. По глотку победы, погони – и опять все сначала, как котелок с орденами. По кругу. Второй фронт, выстоявший против дивизий СС. Один миллион партизан и подпольщиков, из которых половина не старше студенческих лет.
Вспомните себя, жители и защитники города, приговоренного к смерти. И в нем вздрагивающий от разрывов, как от кнута, детский хоровод среди развалин. Дьявольский театр, стоявший перед глазами недели, месяца. В ноябре 42-го года о Сталинграде писали в немецкой газете: «Если среди многих тысяч найдется Гойя, то пусть кисть его когда-либо изобразит потомкам все ужасы этой уличной борьбы. Впервые в истории, современный город удерживается войсками вплоть до разрушения последней стены. Брюссель и Париж капитулировали. Даже Варшава. Но этот противник не жалеет собственный город и не сдается». Что ж, все правда. Не сбылись ожидания тех, кто пришел к Волге, полюбоваться на красоты.
Курск, Керчь, Севастополь, Одесса, Днепр, Киев, Минск. Два года на возвращение земли и воды, уже раз отмеренных где шагом, где пядью, где зарытыми наспех друзьями…
Герои великой страны, которой оставалось прожить лишь полвека.
Так что же, усталая злая пехота? Надо было остановится у этой черты, или еще до Прибалтики, до Прикарпатья, чтобы избежать уличного суда и плевков? Будто бы вы посягнули на золотой век Европы, народы которой не ведали, что такой Освенцим, Бухенвальд… страшнее, когда выживают не из ума, а из памяти. Что мешает менять власть и землю, не тревожа того, кто в ней? Горько, когда на свежераскрашенных картах прошлое остается как когда-то взятая в рост безымянная высота. Мы опомнимся. Мы поймем, что сейчас, в нескончаемых распрях, мы по сути делим не нации и не хлеб, а свободу, приобретенную в 45-ом.
Вечная Вам память.
00